Зима шуршит снежком по золотым аллейкам,
надёжно хороня земную черноту,
и по тому снежку идёт Шолом-Алейхем
с усмешечкой, в очках, с оскоминкой во рту.
В провидческой тоске, сорочьих сборищ мимо,
в последний раз идёт по родине своей, –
а мне на той земле до мук необъяснимо,
откуда я пришёл, зачем живу на ней.
Смущаясь и таясь, как будто я обманщик,
у холода и тьмы о солнышке молю,
и всё мне снится сон, что я еврейский мальчик,
и в этом русском сне я прожил жизнь мою.
Мосты мои висят, беспомощны и шатки –
уйти бы от греха, забыться бы на миг!..
Отрушиваю снег с невыносимой шапки
и попадаю в круг друзей глухонемых.
В душе моей поют сиротские соборы,
и белый снег метёт меж сосен и берёз,
но те, кого люблю, на приговоры скоры
и грозный суд вершат не в шутку, а всерьёз.
О, нам хотя б на грош смиренья и печали,
безгневной тишины, безревностной любви!
Мы смыслом изошли, мы духом обнищали,
и жизнь у нас на лжи, а храмы – на крови.
Мы рушим на века – и лишь на годы строим,
мы давимся в гробах, а Божий мир широк.
Игра не стоит свеч, и грустно быть героем,
ни Богу, ни себе не в радость и не впрок.
А я один из тех, кто ведает и мямлит,
и напрягает слух пред мировым концом.
Пока я вижу сны, ещё я добрый Гамлет,
но шпагу обнажу – и стану мертвецом.
Я на ветру продрог, я в оттепели вымок,
заплутавшись в лесу, почуявши дымок,
в кругу моих друзей, меж близких и любимых,
о, как я одинок! О, как я одинок!
За прожитую жизнь у всех прошу прощенья
и улыбаюсь всем, и плачу обо всех –
но как боится стих небратского прочтенья,
как страшен для него ошибочный успех…
Уйдёт вода из рек, и птиц не станет певчих,
и окаянной тьмой затмится белый свет.
Но попусту звенит дурацкий мой бубенчик
о нищете мирской, о суете сует.
Уйдёт вода из рек, и льды вернутся снова,
и станет плотью тень, и оборвётся нить.
О как нас Бог зовёт! А мы не слышим зова.
И в мире ничего нельзя переменить.
Когда за мной придут, мы снова будем квиты.
Ведь на земле никто ни в чём не виноват.
А всё ж мы все на ней одной виной повиты,
и всем нам суждена одна дорога в ад.
1980